Неточные совпадения
«Мне тоже надо сделать выводы из моих наблюдений», — решил он и в свободное время начал перечитывать свои старые записки. Свободного времени было достаточно,
хотя дела
Марины постепенно расширялись, и почти всегда это были странно однообразные дела: умирали какие-то вдовы, старые девы, бездетные торговцы, отказывая
Марине свое, иногда солидное, имущество.
«Чего она
хочет?» — соображал Самгин, чувствуя, что настроение
Марины подавляет его. Он попробовал перевести ее на другую тему, спросив...
— А сам ты как думаешь? — спросил Клим; он не
хотел говорить о политике и старался догадаться, почему
Марина, перечисляя знакомых, не упомянула о Лидии?
Того, что было сказано Безбедовым о
Марине, Самгин не
хотел помнить, но — помнил.
Разгорячась, он сказал брату и то, о чем не
хотел говорить: как-то ночью, возвращаясь из театра, он тихо шагал по лестнице и вдруг услыхал над собою, на площадке пониженные голоса Кутузова и
Марины.
Марина заявила, что
хочет есть.
Пред ним встала дородная, обнаженная женщина, и еще раз Самгин сердито подумал, что, наверное, она
хотела, чтоб он взял ее. В любовнице Дронова есть сходство с
Мариной — такая же стройная, здоровая.
— Слушай-ко, что я тебе скажу, — заговорила
Марина, гремя ключами, становясь против его. И, каждым словом удивляя его, она деловито предложила: не
хочет ли он обосноваться здесь, в этом городе? Она уверена, что ему безразлично, где жить…
И, улыбаясь навстречу Турчанинову, она осыпала его любезностями. Он ответил, что спал прекрасно и что все вообще восхитительно, но притворялся он плохо, было видно, что говорит неправду. Самгин молча пил чай и, наблюдая за
Мариной, отмечал ее ловкую гибкость в отношении к людям,
хотя был недоволен ею. Интересовало его мрачное настроение Безбедова.
Город
Марины тоже встретил его оттепелью, в воздухе разлита была какая-то сыворотка, с крыш лениво падали крупные капли; каждая из них, казалось,
хочет попасть на мокрую проволоку телеграфа, и это раздражало, как раздражает запонка или пуговица, не желающая застегнуться. Он сидел у окна, в том же пошленьком номере гостиницы, следил, как сквозь мутный воздух падают стеклянные капли, и вспоминал встречу с
Мариной. Было в этой встрече нечто слишком деловитое и обидное.
Когда он вошел в магазин
Марины, красивенький Миша, низко поклонясь, указал ему молча на дверь в комнату.
Марина сидела на диване, за самоваром, в руках у нее — серебряное распятие, она ковыряла его головной шпилькой и терла куском замши. Налила чаю, не спросив —
хочет ли он, затем осведомилась...
Разошлись в разные стороны. Самгин шагал не спеша, взвешивая предложение
Марины,
хотя уже признавал, что оно неплохо устраивает его.
Самгин слушал и улыбался. Красавец Миша внес яростно кипевший самовар и поглядел на гостя сердитым взглядом чернобровых глаз, — казалось, он
хочет спросить о чем-то или выругаться, но явилась
Марина, говоря...
Возникало опасение какой-то утраты. Он поспешно начал просматривать свое отношение к
Марине. Все, что он знал о ней, совершенно не совпадало с его представлением о человеке религиозном,
хотя он не мог бы сказать, что имеет вполне точное представление о таком человеке; во всяком случае это — человек, ограниченный мистикой, метафизикой.
Самгину показалось, что она
хочет сесть на колени его, — он пошевелился в кресле, сел покрепче, но в магазине брякнул звонок.
Марина вышла из комнаты и через минуту воротилась с письмами в руке; одно из них, довольно толстое, взвесила на ладони и, небрежно бросив на диван, сказала...
Самгину подумалось, что настал момент, когда можно бы заговорить с Бердниковым о
Марине, но мешал Попов, — в его настроении было что-то напряженное, подстерегающее, можно было думать, что он намерен затеять какой-то деловой разговор, а Бердников не
хочет этого, потому и говорит так много, почти непрерывно. Вот Попов угрюмо пробормотал что-то о безответственности, — толстый человек погладил ладонями бескостное лицо свое и заговорил более звонко, даже как бы ехидно...
«Не
хочет он говорить о
Марине, — подумал Самгин, — напился. Кажется, и я хмелею. Надо идти…»
— Ничего, поскучай маленько, — разрешила
Марина, поглаживая ее, точно кошку. — Дмитрия-то, наверно, совсем книги съели? — спросила она, показав крупные белые зубы. — Очень помню, как ухаживал он за мной. Теперь — смешно, а тогда — досадно было: девица — горит, замуж
хочет, а он ей все о каких-то неведомых людях, тиверцах да угличах, да о влиянии Востока на западноевропейский эпос! Иногда хотелось стукнуть его по лбу, между глаз…
Клим Иванович Самгин присматривался к брату все более внимательно. Под пиджаком Дмитрия, как латы, — жилет из оленьей или лосиной кожи, застегнутый до подбородка, виден синий воротник косоворотки. Ладони у него широкие, точно у гребца. И
хотя волосы седые, но он напоминает студента, влюбленного в
Марину и служившего для всех справочником по различным вопросам.
О гуманитарном интересе
Марины он сказал с явным сожалением, а вообще его характеристики судебных дел
Марины принимали все более ехидный характер, и Самгин уже чувствовал, что коллега Фольц знакомит его не с делами, а
хочет познакомить с почтенной доверительницей.
— Конечно. Такая бойкая цыганочка. Что… как она живет?
Хочет быть актрисой? Это настоящее женское дело, — закончил он, усмехаясь в лицо Клима, и посмотрел в сторону Спивак; она, согнувшись над клавиатурой через плечо мужа, спрашивала
Марину...
Самгин, не вслушиваясь в ее слова, смотрел на ее лицо, — оно не стало менее красивым, но явилось в нем нечто незнакомое и почти жуткое: ослепительно сверкали глаза, дрожали губы, выбрасывая приглушенные слова, и тряслись, побелев, кисти рук. Это продолжалось несколько секунд.
Марина, разняв руки, уже улыбалась,
хотя губы еще дрожали.
Марина сообщила Самгину, что послезавтра, утром, решено устроить прогулку в Отрадное, — поедет она, Лидия, Всеволод Павлович, приглашают и его. Самгин молча поклонился. Она встала, Турчанинов тоже
хотел уйти, но Валентин с неожиданной горячностью начал уговаривать его...
«Так никто не говорил со мной». Мелькнуло в памяти пестрое лицо Дуняши, ее неуловимые глаза, — но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой женщиной! Он чувствовал себя обязанным сказать
Марине какие-то особенные, тоже очень искренние слова, но не находил достойных. А она, снова положив локти на стол, опираясь подбородком о тыл красивых кистей рук, говорила уже деловито,
хотя и мягко...
— Все это слишком премудро и… далеко от меня, — сказал он и
хотел усмехнуться, но усмешка у него не вышла, а
Марина — усмехнулась снисходительно.
Она легко поднялась с дивана и, покачиваясь, пошла в комнату
Марины, откуда доносились крики Нехаевой; Клим смотрел вслед ей, улыбаясь, и ему казалось, что плечи, бедра ее
хотят сбросить ткань, прикрывающую их. Она душилась очень крепкими духами, и Клим вдруг вспомнил, что ощутил их впервые недели две тому назад, когда Спивак, проходя мимо него и напевая романс «На холмах Грузии», произнесла волнующий стих...
Науки не очень интересовали Клима, он
хотел знать людей и находил, что роман дает ему больше знания о них, чем научная книга и лекция. Он даже сказал
Марине, что о человеке искусство знает больше, чем наука.
«Надоели мне ее таинственные дела и странные знакомства», — ложась спать, подумал он о
Марине сердито, как о жене. Сердился он и на себя; вчерашние думы казались ему наивными, бесплодными, обычного настроения его они не изменили,
хотя явились какие-то бескостные мысли, приятные своей отвлеченностью.
— Этого я не знаю, — сказала
Марина. — Курить
хотите? Теперь — можно, я думаю. Знакомы?
Поговорить с нею о Безбедове Самгину не удавалось,
хотя каждый раз он пытался начать беседу о нем. Да и сам Безбедов стал невидим, исчезая куда-то с утра до поздней ночи. Как-то, гуляя, Самгин зашел к
Марине в магазин и застал ее у стола, пред ворохом счетов, с толстой торговой книгой на коленях.
— Боже мой, — вот неожиданно!
Хотя Марина сказала мне, что ты здесь…
Постучав по лбу пальцем, как это делают, когда
хотят без слов сказать, что человек — глуп,
Марина продолжала своим голосом, сочно и лениво...
И, наконец, бывали моменты, когда Самгин с неприятной ясностью сознавал, что
хотя лицо «текущего момента» густо покрыто и покрывается пылью успокоительных слов, но лицо это вставало пред ним красным и свирепым, точно лицо дворника
Марины.
«Маленький негодяй
хочет быть большим, но чего-то боится», — решил Самгин, толкнув коленом стул, на котором сидел Дронов, и стал тщательно одеваться, собираясь к
Марине.
Он не
хотел сознаться, что усвоил скептическое отношение
Марины к разуму, но он уже чувствовал, что ее речи действуют на него убедительнее книг.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он не откликнулся на стук в дверь,
хотя в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали
Марина и Кутузов, плечо в плечо друг с другом;
Марина ходила, скрестив руки на груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Марина посмотрела на него, улыбаясь,
хотела что-то сказать, но вошли Безбедов и Турчанинов; Безбедов — в дворянском мундире и брюках, в туфлях на босых ногах, — ему удалось причесать лохматые волосы почти гладко, и он казался менее нелепым — осанистым, серьезным; Турчанинов, в поддевке и резиновых галошах, стал ниже ростом, тоньше, лицо у него было несчастное. Шаркая галошами, он говорил, не очень уверенно...
— Тебе все смешно! — сказала она, — послушай, — строго прибавила потом, — ты там с Савельем и с
Мариной, с Полиной Карповной или с Ульяной Андреевной сочиняй какие
хочешь стихи или комедии, а с ней не смей! Тебе — комедия, а мне трагедия!
С Савельем случилось то же, что с другими: то есть он поглядел на нее раза два исподлобья, и
хотя был некрасив, но удостоился ее благосклонного внимания, ни более ни менее, как прочие. Потом пошел к барыне просить позволения жениться на
Марине.
— Будет с вас: и так глаза-то налили! Барыня почивать
хочет, говорит, пора вам домой… — ворчала
Марина, убирая посуду.
— Врешь все! — с досадой продолжал Райский, — ты подглядываешь за
Мариной: это… скверно, —
хотел он сказать, но не договорил и пошел.
— Ну, смотри, пеняй на себя! Я напишу к Борису Павловичу,
Марина не моя, а его, — как он
хочет.
— О, конечно, он не так хорошо танцует, как танцевали кавалеры с пани
Мариной… Но пан Игнатий
хочет видеть настоящую мазурку, знаете, мазур Хлопицкого? Не мазуру Контского, а мазур Хлопицкого… Паненка Зося не знает про кавалера… Сюрприз, все сюрприз, везде сюрприз…
— О! пани
Марина, кто же не знает, что вы первая красавица… во всей Польше первая!.. Да… И лучше всех танцевали мазурочки, и одевались лучше всех, и все любили пани
Марину без ума. Пани
Марина сердится на меня, а я маленький человек и делал только то, чего
хотел пан Игнатий.
Марина. Может, ты кушать
хочешь?
Тамошние кредиторы
хотели было преследовать за долги уже самое Алину, но де-Бур и де-Марин сообщили им, что она выходит замуж за владетельного имперского князя, обещали им лимбургские ордена, и кредиторы успокоились.
Вслед за тем, по жалобе другого кредитора, Понсе, франкфуртский магистрат
хотел арестовать и де-Марина.
— Ну, вот видите… Она, как слышно, платит баснословные оклады, но берет со строгим выбором… Я просила к Эдельштейна, и
Марина представить меня ей, они обещала, но потом как-то сконфужено уклонились; видимо она не
хочет знакомиться с содержанкой! — с злобной горечью произнесла Гаринова.
Он далеко не верил в великую артистическую будущность своей хорошенькой ученицы,
хотя вместе с Эдельштейном пылко уверял ее в противном.
Марин рассчитывал, что она, со своей пикантной сценической внешностью, может иметь успех на сцене, исполняя роль кокеток и ingénue comique, оставаясь во всех ролях той же «божественной» Александрой Яковлевной, а потому не только не препятствовал ей играть в премьерши среди любителей, но даже подал ей мысль выйти с курсов и брать у него частные уроки, что та и исполнила.